ДУМЫ

    ДУМЫ — малороссийские народные исторические песни (см. это слово). По времени своего возникновения думы частью относятся к XVI веку, эпоха же особенного расцвета их — XVII век. В настоящее время они распространяются певцами-профессионалами, преимущественно слепцами, нередко объединенными в особые цеховые организации (см. Духовные стихи). Пение дум сопровождается аккомпаниментом народных струнных инструментов «бандуры» и «кобзы», почему и исполнители дум нередко называются «бандуристами» и «кобзарями».Содержание дум составляет описание исторических событий и бытовых подробностей, главным образом, из эпохи борьбы украинского казачества с Турцией и Польшей. Многие сюжеты уделяют внимание страданиям казацких пленников в Турции, описанию бегства оттуда (см., напр., песни про Самойла Кошку, о побеге трех братьев из Азова, о русской пленнице Марусе Богуславке). Ряд дум воспевает Богдана Хмельницкого. В иных думах поется о социальной борьбе внутри казачества (напр., дума о бедном казаке Ганже Андыбере, посрамившем «дук», т. е. богатых казаков, и ставшем кошевым атаманом). Более поздние малорусские думы превращаются в казацкие, разбойничьи, т. н. гайдамацкие песни, по настроению своему напоминающие аналогичные разбойничьи песни великоруссов (см. слово «Исторические песни»), с особенно сильно выявленным протестом против социальной неправды. По фроме своей малороссийские думы являются соединением традиционных приемов народной устной поэзии и литературного виршевого (преимущественно школьного) творчества. Думы состоят из различных по величине слогов, стихов, заканчивающихся рифмами; поэтический язык их представляет собою любопытное смешение книжных, нередко церковных выражений с элементами народно-поэтической речи.
    БИБЛИОГРАФИЯ. Тексты малорусских дум напечатаны в Сборнике Б. Б. Антоновича и М. И. Драгоманова. «Исторические песни малорусского народа». Киев, 1874—5 г.г. Исследование дум со стороны сюжетной и формальной произведено П. И. Житецким «Мысли о малорусских думах». Киев. 1893 г. О современном состоянии поэтической традиции см. М. Н. Сперанский. Южномалорусская песня и ее носители. Киев. 1904 г. См. также статью К. И. Арабажина в «Истории русской литературы» под ред. Аничкова, изд. Сытина и Товарищества «Мир», т. I, вып. IV.
    Ю. С.

Смотреть больше слов в «Словаре литературных терминов»

ДУХОВНЫЕ СТИХИ →← ДРАМА В УЗКОМ СМЫСЛЕ

Смотреть что такое ДУМЫ в других словарях:

ДУМЫ

песни вольного размера, исполняемые под звуки бандуры или кобзы, произведения малорусского казацкого эпоса, одно из замечательнейших явлений славянской... смотреть

ДУМЫ

        эпико-лирический жанр украинского словесно-музыкального фольклора. Исторические по содержанию Д. возникли и развивались в специфических условия... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ, эпико-лирич. жанр украинского словесно-муз. фольклора. Исторические по содержанию Д. возникли и развивались в специфич. условиях казацкой воен.... смотреть

ДУМЫ

Думы — песни вольного размера, исполняемые под звуки бандуры или кобзы, произведения малорусского казацкого эпоса, одно из замечательнейших явлений славянской поэзии. Д. резко отличаются от великорусских былин. Былины уже издавна забывались народом и сохранились только в захолустьях, незатронутых исторической жизнью; Д. до последних десятилетий оставались фактом народной жизни, хотя и были достоянием не всего народа, а кобзарей, странствующих певцов-слепцов (см. Вересай, Крюковский). Д. выросли из живых событий, еще свежих в народной памяти, изображенных с неостывшим еще возбуждением народной борьбы. При всем поэтическом колорите этих произведений в них нередко с точностью может быть указан исторический факт, послуживший им основанием, лицо, выбранное в герои, наконец, общественные и бытовые отношения эпохи казачества. Д. рассказывают о борьбе с турками и татарами в степях и на Черном море, о войнах с Польшей, рисуют одинокую смерть раненого казака в степи, бедствия невольничества; с особенной любовью описываются образы народных героев, которые каким-либо необычным способом избавили себя и товарищей от ужасной неволи, как, напр., в Д. о Самойле Кошке или Кишке, замечательнейшей и по своему объему, и по своим поэтическим достоинствам. Главный мотив в Д. — идея свободы личности от всякого рода насилий. В Д. воспроизводится тот момент в истории казачества, когда оно не выделилось еще в привилегированное сословие. Одна только Д. о Ганже Андыбере изображает сословную рознь в среде самого казачества; все ее симпатии на стороне казака-нетяги (неудачника), презираемого "дуками-серебряниками". В Д. ярко отражается душевный склад малороссиян, заключающийся в лирическом отношении к явлениям жизни и выражающийся то в элегическом, то в сатирическом настроении, то в соединении того и другого. В полном соответствии с этим внутренним строем Д. находится стихотворная их форма, поддающаяся всем оттенкам господствующей над нею мысли. В этой неразрывной связи вольного стихотворного размера и внутреннего строя Д. и кроется тайна их поэтической привлекательности. В Д. редко встречаются стихи, равномерные по объему: есть стихи более чем в 40 слогов и стоят они рядом со стихами в 7 и 8 слогов; иногда стих в 20 слогов стоит рядом с 10-сложным, а этот последний — с 5-ти и 4-сложным. Каждый стих Д., каков бы ни был его объем, заключает в себе одно риторическое ударение. Для более отчетливого отличения одного стиха от другого служит рифма, преимущественно глагольная, причем одна и та же рифма соединяет иногда более десятка стихов. От однообразия рифм получается впечатление текучей, плавной речи. Все Д. поются одним заунывным напевом, чрезвычайно типичным, но по музыкальному рисунку очень незамысловатым [А. С. Фаминцын ("Домра и сродные ей музыкальные инструменты", СПб., 1891), затронувший вопрос о музыке Д., находит, что мелодии их "основываются по большей части на своеобразных гаммах, хроматически украшенных. Эти гаммы, с их напряженными чрезмерными интервалами, совсем неизвестны и чужды великорусскому слуху и мало свойственны малорусскому народному пению". Нет, однако, основания предполагать непосредственные иноземные влияния на стиль бандуристов-слепцов, так как в самом быту южнорусск. казачества было немало вост. элементов, начиная хотя бы с кобзы, заимствованной у татар.]. Пользуясь подвижностью стиха, для которого необязательна соразмерность частей, исполнитель Д. является его истолкователем, придавая ему то или другое выражение сообразно с настроением собственного чувства. Отсюда лирический, страстный тон, который вносит особую задушевность в музыкальное исполнение Д. Нередко в самом конце Д. певец прерывает нить рассказа, чтобы высказать свою мысль, обыкновенно содержания нравоучительного. Логическим требованиям мысли, стремящейся к выражению всестороннему, законченному, вполне соответствует и периодическая речь, которая преобладает в Д., постоянное употребление сложных предложений, переполненных предложениями придаточными и всякими пояснительными словами, отчего течение речи замедляется и она делается тягучей. Встречаются часто образцовые периоды, как будто составленные по всем правилам риторического искусства: только неподдельная искренность, присущая народному слову, заставляет верить, что эти периоды созданы народом, а не написаны рукой опытного стилиста. В самом языке Д., который позднейшие кобзари сами не считали языком простым, обыкновенным, замечаются черты, сближающие Д. с произведениями старинной южнорусской письменности (книжные, церковнославянские элементы речи, постановка глагольных сказуемых в конце предложения). Эти отражения книжных влияний, давно уже подмеченные исследователями, но с особенною силою выставленные П. Житецким ("Мысли о народных Д.", Киев 1893), проливают некоторый свет на происхождение Д. Певцы Д. стояли на высоте национального самосознания, представителем которого было в свое время казачество. Д. вышли из той полународной, полукнижной среды старцев, или дидов, и странствующих школьников, которая сосредоточивалась в шпиталях и школах старинной Малороссии, стоявших под попечением церкви. Эта среда и послужила почвой для взаимодействия песенного и виршевого творчества, на которой выработалось своеобразное поэтическое творчество Д., народное по мировоззрению и языку и в то же время книжное по особенному складу мысли и способам ее развития и выражения. Самый язык Д. представляет замечательное приспособление книжных элементов речи к народным. Д. предназначались для широкого круга слушателей, которые искали в них серьезного ответа на вопросы жизни семейной, общественной и политической. Вот почему творцы Д. и облекали свою мысль в поэтические образы, почерпнутые из близкого народу песенного материала. Влияние песни наиболее сильно в Д. более ранней эпохи. Если событие, изображенное в Д., было совсем не заурядное или же слишком известное поэту, который мог быть очевидцем и даже непосредственным участником его, то песни теряли свое значение: творец Д. предоставлен был самому себе и должен был искать вдохновляющего настроения в самом событии. Таковы, напр., Д., изображающие эпоху Богдана Хмельницкого; они отличаются ярким колоритом, так как слагались под непосредственным впечатлением событий, и в то же время сухим реализмом, в котором слышится жесткий смех над побежденным врагом; нет в них почти ничего, что напоминало бы тонкий и нежный рисунок народных песен. В XVIII в. быстрый натиск кровавых событий заставил, по-видимому, певцов перейти к более подвижной форме поэзии, чем Д., да и в сознании самих гайдамаков помутились уже старые идеалы казачества, поэтому и деяния их не могли быть воспроизведены в Д. с их обычным окончанием — прославлением героев. Д. сохранились в гетманщине, где в среде мелкого хуторного панства не утратились поэтические предания казацкой старины, воспетой в Д.; здесь приютились певцы народных Д., но в XVIII в. они уже не обладали творческой силой: ни одно событие XVIII в. не воспето в Д. Лишь из первых годов этого ст. мы имеем полупесню, полу-Д. о популярнейшем герое старинной Малороссии — Семене Палии; но уже в самом смешении двух разных стилей выразилось падение творчества Д. Впервые о Д. упоминается в анналах Сарницкого под 1506 г., т. е. почти в одно время с первыми литературными известиями о самом казачестве. Ныне название это почти неизвестно в народе; позднейшие кобзари называли Д. <i>пса‘льмами</i> или же <i>песнями про старовину.</i> Первый опыт собирания Д. сделан кн. Н. А. Цертелевым в 1819 г.; затем Д. появились в сборниках Максимовича, Срезневского, Лукашевича, Метлинского, Костомарова, Антоновича и мн. др. При издании Д. не обошлось дело без обмана: вместе с подлинно народными Д. пущено было в обращение и несколько подложных, но последние были окончательно выделены Костомаровым ("Вестник Европы", 1874 г., № 12). В Галиции слово Д. сохранилось в древнем южнорусском значении в смысле песни вообще. Указания на литературу см. в вышеназванном соч. П. Житецкого, который приводит и исследует варианты Д. по замечательной рукописи А. А. Котляревского. Ср. еще Neyman, "Dumy ukrainskie" (Odbitka z "Ateneum", 1885); Лисовский, "Опыт изучения малорусских Д." (Полтава, 1890). Музыка Д. записана Лисенко в "Записках юго-западного отдела Имп. русск. географ. общ." (т. I, Киев, 1874) и в "Киевской Старине" (1888 г., № 7).<br><br><br>... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ — украинские исторические песни особой формы (свободные по ритму и лишенные строфического членения), создавшиеся в казацкой среде XVI—XVII... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ - украинские исторические песни особой формы (свободные по ритму и лишенные строфического членения), создавшиеся в казацкой среде XVI-XVII веков и записанные в XIX в. от профессиональных певцов (кобзарей); как пережиток прошлого сохранились в УССР до наших дней. Название «дума» подобно великорусской «былине» - позднейшего происхождения, хотя с иным значением встречается у польских писателей в применении к украинскому песенному творчеству еще в XVI в. (Сарницкий в своей летописи под 1506 говорит напр. об «элегиях, которые у русских называются думами», но имеет в виду вероятно похоронные песни-причитания). В старейших записях Д. именуются просто «повестями»; в кобзарском обиходе - козацкими, лыцарскими, молодецкими песнями; впервые в 1827 Максимович назвал (вероятно, под польским влиянием) думами «героические песнопения о былинах (т. е. о событиях)», относящихся по преимуществу ко временам гетманства до Скоропадского (1709). Большинство Д. по своему жанру - лиро-эпические песни (т. е. песни, в основе которых лежит эпический мотив, но в лирическом эмоциональном его освещении: тип, представленный в лит-ре старинным испанским «романсом» или сербскими песнями о битве на Коссовом поле и под.). Однако от прочих лиро-эпических и в частности исторических песен Д. довольно ясно отличаются способом передачи и формой. Песни поются, Д. исполняются мелодийным речитативом; форма песни более или менее устойчива - Д. (подобно былине) импровизируется, причем даже при повторном исполнении одной и той же Д. детали текста могут видоизменяться; стих Д. - свободный, причем следующие друг за другом стихи обычно неравносложны; песни делятся на равные по количеству стихов строфы, в Д. такого деления нет, и возможно подметить лишь членение на не-равностишные периоды или тирады, замыкающие определенный образ или законченную мысль.<p class="tab">Когда и при каких обстоятельствах возникла в украинской лит-ре форма Д. - в настоящее время еще трудно сказать с полной определенностью. Были попытки связать ее с поэтическими формами феодальной Украины - Руси XII в., напр. со «Словом о полку Игореве», где имеются сходные с Д. мотивы и приемы. В издании украинских исторических песен Антоновича и Драгоманова (1874-1875) «Слово» названо «Д. XII столетия»; однако «Слово» - продукт единоличного творчества, произведение книжное, тогда как Д. дошли до нас путем многовековой устной передачи, и момент индивидуального авторства в них резко не выступает. Прямой связи с великорусской былиной у Д. нет, хотя в тематике Д. и былин попадаются незначительные черты сходства; однако сама память о «киевских богатырях» ко времени возникновения Д. на Украине почти бесследно исчезла. Высказывалось предположение (Дашкевич, Сумцов) о возникновении Д. под южно-славянским влиянием, последнее однако доказать не удалось. Отмечалась близость мелодийного речитатива Д. к речитативам церковного богослужения (исследования Ф. Колессы) и вместе с тем связь Д., особенно с музыкальной стороны, с похоронными причитаниями («голосiння») - низшей ступенью того «речитативного стиля», к-рый так пышно развился в Д. Связь Д. с этими памятниками устного творчества несомненна, но в стиле Д. есть черты, отсутствующие в них. Наиболее распространенной теорией происхождения Д. остается теория (Житецкого), рассматривающая Д. как своеобразный синтез творчества «народного» и книжно-интеллигентского и видящая в основе Д. «народную песню», оформленную влиянием школьных силлабических вирш XVI-XVII веков. Язык думы изобилует архаизмами, славянизмами; отдельные мотивы и стилистические формулы Д. находят себе параллель в схоластической проповеди, в панегирических (хвалебных) виршах, в старинной школьной драме и т. д. Книжный элемент в историческую песню мог быть внесен бродячими школярами в XVII веке, игравшими на Украине роль посредников между школьной культурой и народными массами (ср. подобное явление в феодальной и торгово-капиталистической Западной Европе). Участники казацких походов, бродячие школяры, «мандрованi дяки» были близки к «нищей братии», инвалидам козацких войн, к-рая призревалась в больницах-богадельнях (в шпиталях «для людей рыцерских, от неприятелей в разных битвах покалеченных»), и к-рая в свою очередь была хранительницей исторических воспоминаний и традиций козачества. В школах и «шпиталях» старинной Украины сосредоточивалась полународная, полукнижная среда, объединявшая на время умственные интересы духовенства, козаков и «посполитого» люда (т. е. городского мещанства и селян): из этой именно среды и выходили творцы Д. С течением времени они выработались в особый тип войсковых кобзарей или бандуристов, к-рые сопровождали козачество в его походах, а по окончании походов разносили славу о них по всей Украине, обслуживая не только эстетические запросы широкой и разнообразной аудитории, но и задачи социально-политической агитации и пропаганды. Таким образом эпохой окончательного сложения думы является эпоха, когда организованное козачество, выросшее в крупную общественную силу, становится вождем городского мещанства и селянской массы в их борьбе с польским крупновладельческим панством и стремится к созданию своей козацкой державы. Д. явились козацкой сословной поэзией, воспевающей славные деяния козацкой старшины, пропагандирующей идеи военного товарищества, утверждающей руководящую политическую роль козачества на Украине.</p><p class="tab">Социальное расслоение, разделившее уже в середине XVII в. (особенно резко после козацкой революции 1648-1654) козачество на три группы (козацкой старшины, тянувшейся к землевладению, козаков-сечевиков, чьим занятием были походы, торговля, ремесла, - и козацкой «дрiбноти», восстававшей против всяких привилегий и искавшей социально-экономического уравнения), в Д. почти не нашло отражения, - некоторый отголосок его можно видеть лишь в «Д. про Ганджу Андыбера». Но это социальное расслоение именно и приостановило дальнейшее развитие Д. В XVIII-XIX вв. Д. уже не слагаются, консервируясь в корпорациях слепых певцов, кобзарей и бандуристов, преимущественно на территории левобережной Украины. Певцы эти называются кобзарями - от слова «кобза» - музыкальный струнный инструмент с небольшим корпусом и длинной шейкой, заимствованный видимо от татар; бандуристами - от слова «бандура» - сходного типа инструмент, но с короткой шейкой и со струнами из желтой меди, числом от 12 до 28 (в настоящее время названия бандура и кобза прилагаются к одному и тому же инструменту) и лирниками - от «лиры» - струнно-клавишно-смычкового инструмента (в репертуаре лирников Д. впрочем встречаются реже). Среди кобзарей XIX в. были выдающиеся художники, как напр. Андрiй Шут, Остап Вересай, Иван Крюковский, Хведир Холодный и др.; о них мы имеем восторженные отзывы, но детальное изучение быта профессиональных певцов началось уже в эпоху упадка их дела. Опыты такого изучения (напр. работа академика М. Н. Сперанского о кобзаре Пархоменке) вскрыли картину жизни певческих товариществ, составляемых кобзарями. Каждое товарищество располагало определенной территорией, на к-рую оно старалось не допускать лиц, не принадлежащих к его составу; у товарищества имелся свой центр - обыкновенно определенная церковь данной местности; неписанный устав предусматривает работу выборного правления и общих собраний, а также общую кассу, состоявшую из членских взносов. Товарищество давало право учительства и контролировало успешность особым экзаменом; прием нового члена обусловливался наличностью профессиональных знаний, умением играть на бандуре или лире, знанием определенного количества песен и условного профессионального языка («лебийска мова»). Самый прием в членство обставлялся особым ритуалом, напоминающим отчасти ритуал приема старинных ремесленных цехов.</p><p class="tab">Репертуар профессиональных певцов, исполнителей думы, охватывает в общем три-четыре десятка сюжетов (точную цифру указать трудно, так как жанровое отграничение думы от прочих исторических песен - дело сравнительно новое в науке: в одном из новых, популярных сборников, составленном видным специалистом вопроса, ак. Ф. Колессой (1920) помещено 49 дум), из которых каждый представлен немалым количеством вариантов. По своей тематике Д. обыкновенно делятся на две больших группы. В первой, старшей по времени, изображается борьба козачества с турками и татарами, в к-рой козаки представлены то в активной роли борцов, то в пассивной - страдальцев в турецкой неволе. Последние темы преобладают, почему и вся группа носит иногда название невольницких Д. Сюда же относятся и некоторые Д. дидактически-бытового характера. Изображая тяжкие страдания пленников, обращаемых в рабство, превращаясь порой из эпической песни в лирический плач, Д. этим самым возвеличивают социально-этическую ценность козачества, высоту его подвигов и связанных с ними страданий. Именно к этим думам более всего приложима новейшая теория происхождения Д. ак. Ф. Колессы, утверждающая, что Д. ответвились от поэзии похоронных причитаний и, в частности, что Д., описывающие смерть козака, могли быть своеобразным поминанием павших в бою безвестных козаков. Эти же Д. могли служить и целям агитации населения за выкуп украинских пленников из турецкой неволи. Основы козацкой этики в этих Д. построены на тесной связи каждого члена боевого товарищества со всем коллективом, на уважении к семейной спайке, на своеобразной «вере христианской», опять-таки понимаемой прежде всего как средство отличить «своих» от «чужих», на глубокой привязанности к родине, к-рая из неволи представляется в особенно нежных красках («яснi зори, тихi води, край веселий, мир хрещений»). Наиболее популярны из данной группы Д. о Марусе Богуславке, о Самуиле Кошке, о побеге трех братьев из Азова, об Олексии Поповиче, о буре на Черном море.</p><p class="tab">Д. о Марусе Богуславке открывается образом мрачной темницы, где уже тридцать лет томятся 700 невольников, не видящих ни божьего света, ни праведного солнца. Приходит к ним Маруся, поповна из города Богуслава, также когда-то взятая в плен, но потуречившаяся «для роскоши турецкой, для лакомства несчастного», и напоминает невольникам, забывшим дни, что сегодня «великодня суббота», а завтра святой праздник, «Великдень» (Пасха). Козаки проклинают Марусю, что напоминанием о празднике она увеличила их страдания: но Маруся, жена турецкого паши, принесла тайно взятые ключи от темницы и освобождает своих одноплеменников. Ей самой уже не вернуться «з вiри бусурменськоi» домой, и пусть ее родные не собирают и не посылают выкупа. В образе Маруси Богуславки, как указывают историки, воплощено типичное для XVI-XVII вв. явление: известен целый ряд пленных украинок, ставших женами турецких султанов (одна из наиболее известных, так называемая Роксолана, жена Сулеймана I) и приобретавших этим власть и влияние. Дума о Марусе окрашена в густой лирический колорит. Д. о Самуиле Кошке (Самiйло Кiшка), напротив, отличается развитым эпико-драматическим сюжетом. Самiйло Кiшка - лицо реально существовавшее: это кошевой атаман конца XVI начала XVII веков. Известно, что в начале XVII в. он был в турецком плену, но о бегстве его из плена ничего неизвестно. Исследователям удалось разыскать итальянский рассказ 1642 г. о том, как знатный офицер-русин, по фамилии Симонович, при помощи ренегатов-одноплеменников, овладел турецкой галерой и освободил свыше двухсот невольников «из польской Руси». Это событие видимо и легло в основу думы. Главное ее действие происходит на большой турецкой галере (дается ее описание), плывущей из Трапезунда в Козлов (Евпаторию). Здесь среди трехсот пятидесяти невольников, к-рых истязает и мучает Алкан Паша, начальник галеры, томятся Самiйло Кiшка - гетьман запорожский, Марко Руднiй - судья вiйськовий и Мусiй Грач - вiйськовый трубач, а надзор за ними поручен бывшему переяславскому сотнику, ляху Бутурлаку, к-рый, не выдержав в свое время мучении плена, потуречился и стал свободным. В ряде эпизодов с драматически нарастающим действием Д. рассказывает о том, как, обманно похитив у Бутурлака ключи от цепей в отсутствие Алкана Паши, пирующего в Козлове у своей любовницы «дiвки Санжакiвни», Самiйло освободил товарищей, вместе с ними перебил турок, оставив в живых только Бутурлака, как затем, преодолевая опасности, галера приходит в Сечь, где начинается веселый дележ добычи: одну ее часть жертвуют на монастыри и церкви, другую оставляют себе, третью пропивают. Д. кончается славословием героя. В ней много действия, ряд характерных для эпохи деталей (вещий сон Алкана Паши, плач покинутой Санжакiвны) и характерное для эпоса отсутствие индивидуальных черт в обрисовке действующих лиц. Д. о побеге трех братьев из Азова носит лирико-драматический характер: двое братьев убегают на конях, третьему - меньшему - коня нехватило, он бежит за конными пеший, сечет свои козацкие ноги о корни и камни, заливает кровью следы, молит братьев подождать, дать коням отдохнуть, довезти его до христианских городов. Средний брат, более мягкий, готов уступить, но ужас преследования берет верх: братья покидают младшего в поле, и он гибнет от голода и усталости в безлюдной степи, на Савур-могиле (курган), над к-рой кружатся вороны, слетаются сизоперые орлы, ожидая своей добычи. Конец Д. неодинаков в различных вариантах: в одних - братья гибнут, настигнутые турками; в других - братья возвращаются домой, и родители проклинают бессердечного старшего брата.</p><p class="tab">Д. об Олексии Поповиче исследователями рассматривалась как иллюстрация к широко распространенному в старину обычаю приносить жертвы морю во время опасной для мореплавателей бури и к вере в то, что присутствие грешника на корабле вызывает бурю. Это верование, отразившееся в ряде религиозных легенд, лежит между прочим и в основе одного эпизода былины про Садка-богатого новгородского «гостя»; с другим былинным богатырем, Алешей Поповичем, у героя украинской Д. общее только одно имя. На Черном море козаков застигла страшная буря (дается пейзаж разбушевавшейся стихии, среди к-рой высится белый камень, а на камне сокол жалобно «квилить», глядя на море); старшина велит всем козакам каяться, чтобы узнать, за чьи грехи поднялась буря; все молчат, кается только один Олексiй Попович, пирятинец; перед отъездом он не попросил благословения у родителей, не уважал старшего брата и старшей сестры, проежая мимо сорока церквей не снимал шапки, не делал крестного знамения, не вспоминал отцовско-материнской молитвы, потоптал своим конем триста душ маленьких детей и т. д. По окончании исповеди, буря утихает, Олексiй Попович выходит на палубу, берет «святе письмо» и поучает козаков о значении отцовско-материнской молитвы, к-рая приносит великую помощь «у купецтвi, i в ремествi, i на полi, i на морi». Новейшие исследования, отделяя Д. об Олексии Поповиче от сходной по теме Д. о буре на Черном море, указывают, что тогда как Д. о буре выражает традиционное родовое мировоззрение, Д. об Олексии отражает взгляды профессиональных мореходов: грехи Олексия - нарушение правил, от которых зависит счастье в дороге.</p><p class="tab">Вторая большая группа Д. посвящена эпохе Богдана Хмельницкого и ближайшему к ней времени - т. е. эпохе союза козачества с городским мещанством и «посполитым» людом для борьбы с польским панством. Большинство дум этой группы носит крестьянский характер: в области чисто-козацких и церковных интересов находятся только Д. о Хмельницком и Барабаше (о том, как Хмельницкий, подпоив Барабаша, похитил у него грамоту короля Владислава, в 1646 году возвращавшую козакам издавние привилегии), о походе в Молдавию и о смерти Хмельницкого. Думы эти с большим правдоподобием передают настроения козачества в эпоху наивысшего подъема его сил: исследователь (И. Франко), сопоставив их со свидетельствами современных им летописей, приходит к выводу, что они составлены на основании козацких летописцев. Любопытно, что такой крупный исторический факт, как соглашение Хмельницкого с Москвой, не нашел отражения ни в одной Д. (как вообще ни в одной песне). Зато песня уделила много внимания борьбе, возникшей на национально-сословной и религиозной почве: в ярких красках изображается грабительство польской шляхты и евреев-арендаторов, равно как и расправа козаков с ними. Дума о Корсунской битве напр. рассказывает о том, как взятый в плен «коронный гетман» Потоцкий отдается козаками в неволю крымским татарам, как спасаются бегством евреи-арендаторы, как пана Яна вяжут, как барана, а пана Якуба вешают на дубе и т. д. (ср. также другую Д. о притеснениях арендаторов и о козацком восстании 1648 г.). Вообще эпоха козацкой революции была, видимо, эпохой большого подъема песенного творчества. Однако, разрастаясь количественно, качественно новый песенный эпос уже не поднимался до эстетического уровня старших невольницких дум, хотя в Д. младшей группы мы и найдем новые черты, черты юмора, переходящего порой в иронию, то горькую, то злую. Начинается распад козацкого единства и вместе с ним и упадок козацкого авторитета в массах. На место героических образов, обвеянных романтической стариной, дума про козацкое житье напр. рисует образ козака-нетяги (неудачника), проводящего мирное время в корчме: его хата соломою не покрыта, на дворе ни полена дров, плетень развалился; козацкая жена всю зиму ходит босой, носит воду горшком и поит из него детей единственной в доме деревянной ложкой. Еще более выразительную картину дает Д. про Ганджу Андыбера, не так давно открытая ак. Возняком в старинной записи конца XVII в., а в устной передаче известная с давнего времени. В Д. выступает козак-нетяга в подбитой ветром шапке, в сапогах, из к-рых выглядывают и пятки, и пальцы, в свитке из самого простого сукна. Приходит он в корчму, где сидят «дуки-срiбляники» - Войтенко, Золотаренко и Довгополенко, представители новой нарождающейся на Украине земельно-торговой аристократии; его пробуют выгнать в шею, по сделать это с упрямцем не так легко, и Довгополенко, смягчившись, бросает ему денежку: пусть козак на нее выпьет пива. Хозяйка велит девке Насте принести кружку самого скверного пива; по ошибке ли или преднамеренно, девка наливает напротив наилучшего и несет, притворно отворачиваясь, - «свiй нiс геть одвертае, будто те пиво воняе». Выпив, козак хмелеет и начинает буйствовать. Он уже грозно кричит на «дуков» (называемых также «ляхами»): «гей ви, ляхове, вразькi синове. iк порогу посувайтесь. Менi, козаку-нетязi, на покутi мiсце попускайте. - Посувайтесь тiсно. Шоб було менi, козаку-нетязi, де на покутi iз лаптями сiсти». Дуки потеснились: впрочем, когда нетяга, вытаскивая ценный кинжал, бросает его хозяйке в заклад за ведро меду, они высказывают сомнение, сможет ли когда-нибудь бедняк выкупить его обратно. Тогда козак снимает пояс и высыпает из него на весь стол золотые червонцы. Отношение к нему сразу меняется: хозяйка начинает за ним ухаживать, дуки умолкают; на зов козака приходят его товарищи и надевают на него драгоценные одежды. Дуки в смущении поняли, что под видом козака-нетяги среди них находится Фесько Ганджа Андыбер - гетман запорожский. Они начинают наперерыв его угощать горилкою и медом, и Ганджа принимает угощение, но не пьет, а выливает все на свои одежды: «эй, шати моi, шати (богатые одежды) пийте-гуляйте: не мене шанують (почитают), бо вас поважають - як я вас на собi не мав, то й чести од дукiв-срiбляникiв не знав». Он велит своим козакам наградить двух «дукiв-срiбляникiв» розгами и щадит лишь Довгополенка, не пожалевшего для него денежки. Является ли Ганджа реальным историческим лицом, изображен ли в лице героя Д. один из кандидатов на гетманскую булаву после смерти Хмельницкого, Иван Брюховецкий (предположение М. Грушевского) - не так важно: существенно то, что в основе Д. лежит определенная социальная идея, и самое превращение козака-нетяги в гетмана - только наивный прием для возвеличивания общественной ценности козацких низов, к-рыми Д. вдохновлена. Она, если не исторически, то психологически замыкает цикл козацкого эпоса Д.: новые песни слагаются уже среди иных исторических условий, в иной социальной среде и не принимают формы Д. На уничтожение гетманщины в 1764 устное творчество не откликнулось («Ой горе-бiда - не гетманщина, недокучила вже вража панщина»); напротив, уничтожение Запорожской сечи в 1775 «вражей матерью», Екатериной II, вызвало взрыв негодования и сожаления в песнях, но песни эти стоят уже вне поэзии Д. Это - «песни об общественных делах» (как назвал их в сборнике 1881 Драгоманов). Жизнь Д. закончилась вместе с постепенным переходом козацкой старшины на положение «малороссийских дворян». Однако, перестав существовать как факт живого устного творчества, Д. продолжала жить уже в иных общественных слоях - как предмет этнографического и эстетического интереса.</p><p class="tab">История собирания и изучения Д. имеет значение отнюдь не только как страница из истории украинской науки: Д. стали предметом «народной гордости», одним из краеугольных камней, на которых сперва украинское мелкопоместное дворянство, а затем средняя и мелкая буржуазия Украины XIX-XX вв. мечтали основать здание национальной культуры. Это общественное, научное и художественное «переживание» и осознание эпоса Д. в новое время можно разделить на три эпохи. Первая - охватывает начальные десятилетия XIX в. и в области издания текстов представлена сборниками М. Цертелева «Опыт собирания старинных малорусских песней» (СПБ., 1819, первое печатное собрание десяти Д.), изданиями Максимовича («Малороссийские песни», 1827), П. Лукашевича («Малорусские и червоннорусские народные думы и песни, 1836) и «Запорожской стариной» Срезневского (1833-1838). Под влиянием общеевропейского романтического интереса к народности и народной старине, а в частности под влиянием незадолго перед сборником Цертелева вышедших «Древних российских стихотворений» Кирши Данилова (первая публикация былинных текстов 1818), собиратели из дворянской среды мечтают открыть у себя новую Илиаду или второе Слово о полку Игореве. Певцы Д. представляются им в образе скандинавских скальдов или менестрелей. Результаты собирания их несколько разочаровывают: «это безобразные развалины, свидетельствующие о красоте разрушенного здания», говорит Цертелев в предисловии к своему сборнику; отсюда - желание подправить, дополнить растерянные странички из великой книги кобзарного эпоса и диктуемая патриотическими соображениями фальсификация Д. Особенно постаралась в этом отношении «Запорожская старина» Срезневского. Нередки бывали случаи, когда любители старины из дворян учили кобзарей Д. собственного сочинения, стараясь направить творчество профессиональных певцов по определенному руслу. Результаты этих стараний были невелики. О научном исследовании Д. в этот период говорить не приходится: оно ограничивается замечаниями Максимовича при изданиях текстов, а в области анализа не идет дальше голословных эстетических оценок такого напр. рода: «Голоса древних Д. Малороссии проникают душу каким-то неизъяснимо томным впечатлением: они соединяют в себе тоску по родине и неукротимую месть славянина, когда его несчастья перешли меру человеческого терпения. Сии шестистопные и даже восьмистопные песни исходят из широкой груди Русин так гибко, так мелодически, как будто самые нежные романсы Жуковского или Пушкина» и т. д. (Лукашевич).</p><p class="tab">Второй период начинается с 40-х гг., по мере проникновения на Украину веяний буржуазного романтизма, вызванных наличностью подходящих социально-экономических условий: усилившимся кризисом помещичье-крепостного хозяйства, ростом капитализма и т. п. С этим периодом совпадает рост эстетического интереса к Д., чье влияние резко бросается в глаза в художественном творчестве писателей 40-50 гг. Достаточно указать на широкое использование Д. в «Тарасе Бульбе» Гоголя, в историческом романе Гребенки «Чайковский» (герой романа - пирятинский попович Олексий, а в текст вставлена в русском переводе выше пересказанная Д.), в романтических поэмах Т. Шевченка, в стихотворениях П. Кулиша: последний делает даже попытку дать сводку Д. в связное целое (подобное напр. финской «Калевале» Ленрота) - в поэме «Украiна. Од початку Вкраiни до батька Хмельницкого» (1842), попытку впрочем неудачную. Другая характерная для времени черта, стоящая в связи с общим ростом индивидуализма и интереса к человеческой личности - это пробуждение интереса к личностям профессиональных певцов-кобзарей, восторженное внимание к ним: в лит-ре впервые появляются их имена (Андрiй Шут, Остап Вересай и др.), даются о них биографические и иные сведения. Главными деятелями в области собирания и издания Д. в это время были Метлинский («Народные южно-русские песни», 1854) и Кулиш («Записки о южной Руси», 1856-1857). Обнаружено большое богатство новых вариантов Д.; спроектированы правила для их собирания; положено начало научного отношения к Д.; сделаны (в работах Буслаева, 1850, и Костомарова «Об историческом значении русской народной поэзии», 1843) первые шаги к изучению Д. как исторического памятника. Еще в 80-х гг. запоздалый эстет гетманофил В. Горленко в своих статьях и собирательской работе является продолжателем тенденции и настроений данного периода по отношению к Д. Романтическое увлечение эпосом Д., проникающее украинскую историческую драму и трагедию (почти до предоктябрьской эпохи), создано и взлелеяно опять-таки в данный период. Однако, издания и исследования Д., сохраняющие до сих пор научное значение, появились все же лишь в третий период, с 60-70-х гг. XIX в., когда социальной группой, творящей украинскую культуру, сделалась радикальная мелкобуржуазная (разночинная) интеллигенция. Народнический уклон заставлял ее видеть в Д. продукты общенародного творчества, живущего до сих пор в селянской массе, к-рой, с их точки зрения, должно принадлежать будущее. Отсюда желание уже отнюдь не «подновить», и не только сохранить, но поддержать и возродить самобытное народное творчество. Событием эпохи явилось издание «Исторических песен малорусского народа» В. Антоновича и М. Драгоманова (К., 1874-1875, 2 тт.) - издание, ставившее целью продемонстрировать историю украинского народа, как она рассказана им самим в поэтической форме, доказать, что в украинском народе сохранились воспоминания обо всех стадиях его исторической жизни, начиная с Киевской Руси (и что следовательно неправы русские великодержавцы, утверждавшие позднее сложение украинской народности). Несмотря на свою тенденциозность, издание было крупным вкладом в науку: впервые отделены были в нем от подлинных текстов подделки, каждая Д. представлена наличностью всех известных тогда вариантов, впервые к текстам Д. дан широкий исторический и сравнительно-литературный комментарий, ценный для изучающего Д. и историческую песню и до сих пор. В области исследования Д. таким же трудом, сделавшим эпоху, были (резюмированные выше в основном) «Мысли о народных малорусских Д.» П. Житецкого (К., 1893). Начало XX в. ознаменовалось новым подъемом интереса к профессиональным носителям Д. - бандуристам, кобзарям и лирникам - в связи с XII археологическим съездом в Харькове (1902). Съезд, организовавший музыкальный «смотр» кобзарей, прошедший у публики с чрезвычайным успехом, внушил мысль об устройстве кобзарских концертов в разных городах Украины: за дело энергично взялся известный украинский писатель и знаток народной музыки Г. М. Хоткевич, но администрация, зорко и опасливо следившая за всякими проявлениями «украинофильства», уже в 80-х гг. преследовавшая выступления кобзарей на базарах и ярмарках с Д., - приостановила и эту волну увлечения народным искусством. Почти нелегально в 1908, на средства, пожертвованные гл. обр. известной поэтессой Лесей Украинкой, галицийский ученый, д-р Ф. Колесса (ныне академик УАН), совершил по Украине экспедицию для фонографической записи Д., результатом к-рой было установление формальных примет Д. и исследование о генезисе Д., уже указанное выше. Параллельно с этим сравнительно новым интересом к музыке Д., шло изучение быта профессиональных певцов, приведшее к идее о территориальных школах певцов и территориальном репертуаре, а также изучение частных вопросов в работах Дашкевича, Сумцова, И. Франка, В. Н. Перетца и др. Венцом всех этих работ является предпринятое ныне Украинской академией наук монументальное издание корпуса Д., первый том к-рого под редакцией и с обширной вступительной статьей К. Грушевской вышел в 1927. Эстетический интерес к Д. не заглох и в среде украинских поэтов после Октября: они не раз пользовались формою Д. как оболочкой для новой тематики: у Валерьяна Полищука например мы найдем «Д. про Бармашиху» (незаможницу), у Павла Тычины - «Д. о трех ветрах» (на тему о «национальной» революции 1917) и ряд вещей в сборнике «Вiтер з Украiни», где повторены многие приемы Д. для оформления уже нового и чуждого Д. содержания. «Д. про Опанаса» мы найдем и у современного русского поэта Багрицкого. Очевидно художественное влияние Д. еще длится: Д. продолжает питать и украинскую музыку (здесь можно было бы назвать ряд имен, от знаменитого украинского композитора Лысенка до написавшего в 1929 оперу на сюжет Д. про Самуила Кошку - Б. Яновского) и украинскую историческую драму - хоть от прежнего «романтического» отношения к Д. скоро не останется и следа.</p><p class="tab"></p><p class="tab"><span><b>Библиография:</b></span></p><p class="tab">I-II. а) Тексты: Украiнськi народнi думи, т. I корпусу, тексты № 1-13 и вводная статья К. Грушевской (Историческая секция Академии наук, комиссия исторических песен), Держ. вид. Украiни, 1927; Из прежних изданий важно: Антонович В. и Драгоманов М., Исторические песни малорусского народа, 2 тт., Киев, 1874-1875. Популярные сборники, пригодные для первоначального знакомства: Ревуцький Д., Украiнськi думи та пiснi iсторичнi, Киiв, 1919; Колесса Ф., Украiнськi народнi думи, Львiв, 1920. На русск. яз. Козленицкая С., Старая Украина, сб. Д., песен, легенд, П., 1916. б) Общие обзоры и исследования: Житецкий П., Мысли о народных малорусских думах, Киев, 1893; Ткаченко-Петренко, Думы в изданиях и исследованиях, журн. «Украiна», 1907, № 7-8; Арабажин К., Исторические песни и думы малорусского народа (в Истории русской литературы, изд. Сытина и т-ва «Мир», т. I, Под редакцией Е. Аничкова, М., 1908, стр. 301-334, хорошо написанный популярный очерк); Ерофеев i., Украiнськi думи i iх редакцii, «Записки Украiнського наукового товариства в Киiвi», 1909, №№ 6-7; Колесса Ф., Мельодii украiнських народних дум, «Материяли до украiнськоi етнольогii, т. XIII-XIV, Львiв, 1910-1913; Его же, Генеза украiнських народних дум, Львiв, 1921. в) Об отдельных думах: Андриевский М., Козацкая дума о трех азовских братьях в пересказе с объяснением и разбором, Одесса, 1884; Сумцов Н., Дума об Алексее Поповиче, «Киевская старина», 1894, № 1; Науменко В., Происхождение малорусской думы о Самуиле Кошке, «Киевская старина», 1883, № 4; Томашiвський С., Маруся Богуславка в украiнськоi лiтературi, «Лiтературно-науковий вiстник», Львiв, 1901, кн. 3-4; Франко i., Студii над украiнськими народними пiснями, «Записки наукового товариства iмени Шевченка у Львовi», тт. 75-112 и отдельно: Львiв, 1913. О кобзарях - кроме старых работ - работа М. Н. Сперанского, Южно-русская песня и современные ее носители, «Сб. Историко-филологического о-ва при Нежинском институте», т. V, Киев, 1904. Марксистского анализа эпоса дум еще не сделано: некоторые попытки его у В. Коряка, Нарис iсторii украiнськоi лiтератури, т. I; и у Дорошкевича О., Пiдручник iсторii украiнськоi лiтератури, изд. 2-е, § 81.</p><p class="tab"><b>III.</b> Бродский Н. Л. и Сидоров Н. П., Русская устная словесность, Историко-литературный семинарий, Л., 1924 (текст и библиограф. указания). </p>... смотреть

ДУМЫ

украинские исторические песни особой формы (свободные по ритму и лишенные строфического членения), создавшиеся в казацкой среде XVI—XVII веков и записанные в XIX в. от профессиональных певцов (кобзарей); как пережиток прошлого сохранились в УССР до наших дней. Название «дума» подобно великорусской «былине» — позднейшего происхождения, хотя с иным значением встречается у польских писателей в применении к украинскому песенному творчеству еще в XVI в. (Сарницкий в своей летописи под 1506 говорит напр. об «элегиях, которые у русских называются думами», но имеет в виду вероятно похоронные песни-причитания). В старейших записях Д. именуются просто «повестями»; в кобзарском обиходе — козацкими, лыцарскими, молодецкими песнями; впервые в 1827 Максимович назвал (вероятно, под польским влиянием) думами «героические песнопения о былинах (т. е. о событиях)», относящихся по преимуществу ко временам гетманства до Скоропадского [1709. Большинство Д. по своему жанру — лиро-эпические песни (т. е. песни, в основе которых лежит эпический мотив, но в лирическом эмоциональном его освещении: тип, представленный в лит-ре старинным испанским «романсом» или сербскими песнями о битве на Коссовом поле и под.). Однако от прочих лиро-эпических и в частности исторических песен Д. довольно ясно отличаются способом передачи и формой. Песни поются, Д. исполняются мелодийным речитативом; форма песни более или менее устойчива — Д. (подобно былине) импровизируется, причем даже при повторном исполнении одной и той же Д. детали текста могут видоизменяться; стих Д. — свободный, причем следующие друг за другом стихи обычно неравносложны; песни делятся на равные по количеству стихов строфы, в Д. такого деления нет, и возможно подметить лишь членение на не-равностишные периоды или тирады, замыкающие определенный образ или законченную мысль. Когда и при каких обстоятельствах возникла в украинской лит-ре форма Д. — в настоящее время еще трудно сказать с полной определенностью. Были попытки связать ее с поэтическими формами феодальной Украины — Руси XII в., напр. со «Словом о полку Игореве», где имеются сходные с Д. мотивы и приемы. В издании украинских исторических песен Антоновича и Драгоманова  [1874—1875]«Слово» названо «Д. XII столетия»; однако «Слово» — продукт единоличного творчества, произведение книжное, тогда как Д. дошли до нас путем многовековой устной передачи, и момент индивидуального авторства в них резко не выступает. Прямой связи с великорусской былиной у Д. нет, хотя в тематике Д. и былин попадаются незначительные черты сходства; однако сама память о «киевских богатырях» ко времени возникновения Д. на Украине почти бесследно исчезла. Высказывалось предположение (Дашкевич, Сумцов) о возникновении Д. под южно-славянским влиянием, последнее однако доказать не удалось. Отмечалась близость мелодийного речитатива Д. к речитативам церковного богослужения (исследования Ф. Колессы) и вместе с тем связь Д., особенно с музыкальной стороны, с похоронными причитаниями («голосіння») — низшей ступенью того «речитативного стиля», к-рый так пышно развился в Д. Связь Д. с этими памятниками устного творчества несомненна, но в стиле Д. есть черты, отсутствующие в них. Наиболее распространенной теорией происхождения Д. остается теория (Житецкого), рассматривающая Д. как своеобразный синтез творчества «народного» и книжно-интеллигентского и видящая в основе Д. «народную песню», оформленную влиянием школьных силлабических вирш XVI—XVII веков. Язык думы изобилует архаизмами, славянизмами; отдельные мотивы и стилистические формулы Д. находят себе параллель в схоластической проповеди, в панегирических (хвалебных) виршах, в старинной школьной драме и т. д. Книжный элемент в историческую песню мог быть внесен бродячими школярами в XVII веке, игравшими на Украине роль посредников между школьной культурой и народными массами (ср. подобное явление в феодальной и торгово-капиталистической Западной Европе). Участники казацких походов, бродячие школяры, «мандровані дяки» были близки к «нищей братии», инвалидам козацких войн, к-рая призревалась в больницах-богадельнях (в шпиталях «для людей рыцерских, от неприятелей в разных битвах покалеченных»), и к-рая в свою очередь была хранительницей исторических воспоминаний и традиций козачества. В школах и «шпиталях» старинной Украины сосредоточивалась полународная, полукнижная среда, объединявшая на время умственные интересы духовенства, козаков и «посполитого» люда (т. е. городского мещанства и селян): из этой именно среды и выходили творцы Д. С течением времени они выработались в особый тип войсковых кобзарей или бандуристов, к-рые сопровождали козачество в его походах, а по окончании походов разносили славу о них по всей Украине, обслуживая не только эстетические запросы широкой и разнообразной аудитории, но и задачи социально-политической агитации и пропаганды. Таким образом эпохой окончательного сложения думы  является эпоха, когда организованное козачество, выросшее в крупную общественную силу, становится вождем городского мещанства и селянской массы в их борьбе с польским крупновладельческим панством и стремится к созданию своей козацкой державы. Д. явились козацкой сословной поэзией, воспевающей славные деяния козацкой старшины, пропагандирующей идеи военного товарищества, утверждающей руководящую политическую роль козачества на Украине. Социальное расслоение, разделившее уже в середине XVII в. (особенно резко после козацкой революции 1648—1654) козачество на три группы (козацкой старшины, тянувшейся к землевладению, козаков-сечевиков, чьим занятием были походы, торговля, ремесла, — и козацкой «дрібноти», восстававшей против всяких привилегий и искавшей социально-экономического уравнения), в Д. почти не нашло отражения, — некоторый отголосок его можно видеть лишь в «Д. про Ганджу Андыбера». Но это социальное расслоение именно и приостановило дальнейшее развитие Д. В XVIII—XIX вв. Д. уже не слагаются, консервируясь в корпорациях слепых певцов, кобзарей и бандуристов, преимущественно на территории левобережной Украины. Певцы эти называются кобзарями — от слова «кобза» — музыкальный струнный инструмент с небольшим корпусом и длинной шейкой, заимствованный видимо от татар; бандуристами — от слова «бандура» — сходного типа инструмент, но с короткой шейкой и со струнами из желтой меди, числом от 12 до 28 (в настоящее время названия бандура и кобза прилагаются к одному и тому же инструменту) и лирниками — от «лиры» — струнно-клавишно-смычкового инструмента (в репертуаре лирников Д. впрочем встречаются реже). Среди кобзарей XIX в. были выдающиеся художники, как напр. Андрій Шут, Остап Вересай, Иван Крюковский, Хведир Холодный и др.; о них мы имеем восторженные отзывы, но детальное изучение быта профессиональных певцов началось уже в эпоху упадка их дела. Опыты такого изучения (напр. работа академика М. Н. Сперанского о кобзаре Пархоменке) вскрыли картину жизни певческих товариществ, составляемых кобзарями. Каждое товарищество располагало определенной территорией, на к-рую оно старалось не допускать лиц, не принадлежащих к его составу; у товарищества имелся свой центр — обыкновенно определенная церковь данной местности; неписанный устав предусматривает работу выборного правления и общих собраний, а также общую кассу, состоявшую из членских взносов. Товарищество давало право учительства и контролировало успешность особым экзаменом; прием нового члена обусловливался наличностью профессиональных знаний, умением играть на бандуре или лире, знанием определенного количества песен и условного профессионального языка  («лебийска мова»). Самый прием в членство обставлялся особым ритуалом, напоминающим отчасти ритуал приема старинных ремесленных цехов. Репертуар профессиональных певцов, исполнителей думы, охватывает в общем три-четыре десятка сюжетов [точную цифру указать трудно, так как жанровое отграничение думы от прочих исторических песен — дело сравнительно новое в науке: в одном из новых, популярных сборников, составленном видным специалистом вопроса, ак. Ф. Колессой (1920) помещено 49 дум, из которых каждый представлен немалым количеством вариантов. По своей тематике Д. обыкновенно делятся на две больших группы. В первой, старшей по времени, изображается борьба козачества с турками и татарами, в к-рой козаки представлены то в активной роли борцов, то в пассивной — страдальцев в турецкой неволе. Последние темы преобладают, почему и вся группа носит иногда название невольницких Д. Сюда же относятся и некоторые Д. дидактически-бытового характера. Изображая тяжкие страдания пленников, обращаемых в рабство, превращаясь порой из эпической песни в лирический плач, Д. этим самым возвеличивают социально-этическую ценность козачества, высоту его подвигов и связанных с ними страданий. Именно к этим думам более всего приложима новейшая теория происхождения Д. ак. Ф. Колессы, утверждающая, что Д. ответвились от поэзии похоронных причитаний и, в частности, что Д., описывающие смерть козака, могли быть своеобразным поминанием павших в бою безвестных козаков. Эти же Д. могли служить и целям агитации населения за выкуп украинских пленников из турецкой неволи. Основы козацкой этики в этих Д. построены на тесной связи каждого члена боевого товарищества со всем коллективом, на уважении к семейной спайке, на своеобразной «вере христианской», опять-таки понимаемой прежде всего как средство отличить «своих» от «чужих», на глубокой привязанности к родине, к-рая из неволи представляется в особенно нежных красках («ясні зори, тихі води, край веселий, мир хрещений»). Наиболее популярны из данной группы Д. о Марусе Богуславке, о Самуиле Кошке, о побеге трех братьев из Азова, об Олексии Поповиче, о буре на Черном море. Д. о Марусе Богуславке открывается образом мрачной темницы, где уже тридцать лет томятся 700 невольников, не видящих ни божьего света, ни праведного солнца. Приходит к ним Маруся, поповна из города Богуслава, также когда-то взятая в плен, но потуречившаяся «для роскоши турецкой, для лакомства несчастного», и напоминает невольникам, забывшим дни, что сегодня «великодня суббота», а завтра святой праздник, «Великдень» (Пасха). Козаки проклинают Марусю, что напоминанием о празднике она увеличила  их страдания: но Маруся, жена турецкого паши, принесла тайно взятые ключи от темницы и освобождает своих одноплеменников. Ей самой уже не вернуться «з віри бусурменськоі» домой, и пусть ее родные не собирают и не посылают выкупа. В образе Маруси Богуславки, как указывают историки, воплощено типичное для XVI—XVII вв. явление: известен целый ряд пленных украинок, ставших женами турецких султанов (одна из наиболее известных, так называемая Роксолана, жена Сулеймана I) и приобретавших этим власть и влияние. Дума о Марусе окрашена в густой лирический колорит. Д. о Самуиле Кошке (Самійло Кішка), напротив, отличается развитым эпико-драматическим сюжетом. Самійло Кішка — лицо реально существовавшее: это кошевой атаман конца XVI начала XVII веков. Известно, что в начале XVII в. он был в турецком плену, но о бегстве его из плена ничего неизвестно. Исследователям удалось разыскать итальянский рассказ 1642 г. о том, как знатный офицер-русин, по фамилии Симонович, при помощи ренегатов-одноплеменников, овладел турецкой галерой и освободил свыше двухсот невольников «из польской Руси». Это событие видимо и легло в основу думы. Главное ее действие происходит на большой турецкой галере (дается ее описание), плывущей из Трапезунда в Козлов (Евпаторию). Здесь среди трехсот пятидесяти невольников, к-рых истязает и мучает Алкан Паша, начальник галеры, томятся Самійло Кішка — гетьман запорожский, Марко Рудній — судья військовий и Мусій Грач — військовый трубач, а надзор за ними поручен бывшему переяславскому сотнику, ляху Бутурлаку, к-рый, не выдержав в свое время мучении плена, потуречился и стал свободным. В ряде эпизодов с драматически нарастающим действием Д. рассказывает о том, как, обманно похитив у Бутурлака ключи от цепей в отсутствие Алкана Паши, пирующего в Козлове у своей любовницы «дівки Санжаківни», Самійло освободил товарищей, вместе с ними перебил турок, оставив в живых только Бутурлака, как затем, преодолевая опасности, галера приходит в Сечь, где начинается веселый дележ добычи: одну ее часть жертвуют на монастыри и церкви, другую оставляют себе, третью пропивают. Д. кончается славословием героя. В ней много действия, ряд характерных для эпохи деталей (вещий сон Алкана Паши, плач покинутой Санжаківны) и характерное для эпоса отсутствие индивидуальных черт в обрисовке действующих лиц. Д. о побеге трех братьев из Азова носит лирико-драматический характер: двое братьев убегают на конях, третьему — меньшему — коня нехватило, он бежит за конными пеший, сечет свои козацкие ноги о корни и камни, заливает кровью следы, молит братьев подождать, дать коням отдохнуть, довезти его до христианских городов. Средний брат, более мягкий, готов уступить,  но ужас преследования берет верх: братья покидают младшего в поле, и он гибнет от голода и усталости в безлюдной степи, на Савур-могиле (курган), над к-рой кружатся вороны, слетаются сизоперые орлы, ожидая своей добычи. Конец Д. неодинаков в различных вариантах: в одних — братья гибнут, настигнутые турками; в других — братья возвращаются домой, и родители проклинают бессердечного старшего брата. Д. об Олексии Поповиче исследователями рассматривалась как иллюстрация к широко распространенному в старину обычаю приносить жертвы морю во время опасной для мореплавателей бури и к вере в то, что присутствие грешника на корабле вызывает бурю. Это верование, отразившееся в ряде религиозных легенд, лежит между прочим и в основе одного эпизода былины про Садка-богатого новгородского «гостя»; с другим былинным богатырем, Алешей Поповичем, у героя украинской Д. общее только одно имя. На Черном море козаков застигла страшная буря (дается пейзаж разбушевавшейся стихии, среди к-рой высится белый камень, а на камне сокол жалобно «квилить», глядя на море); старшина велит всем козакам каяться, чтобы узнать, за чьи грехи поднялась буря; все молчат, кается только один Олексій Попович, пирятинец; перед отъездом он не попросил благословения у родителей, не уважал старшего брата и старшей сестры, проежая мимо сорока церквей не снимал шапки, не делал крестного знамения, не вспоминал отцовско-материнской молитвы, потоптал своим конем триста душ маленьких детей и т. д. По окончании исповеди, буря утихает, Олексій Попович выходит на палубу, берет «святе письмо» и поучает козаков о значении отцовско-материнской молитвы, к-рая приносит великую помощь «у купецтві, і в реместві, і на полі, і на морі». Новейшие исследования, отделяя Д. об Олексии Поповиче от сходной по теме Д. о буре на Черном море, указывают, что тогда как Д. о буре выражает традиционное родовое мировоззрение, Д. об Олексии отражает взгляды профессиональных мореходов: грехи Олексия — нарушение правил, от которых зависит счастье в дороге. Вторая большая группа Д. посвящена эпохе Богдана Хмельницкого и ближайшему к ней времени — т. е. эпохе союза козачества с городским мещанством и «посполитым» людом для борьбы с польским панством. Большинство дум этой группы носит крестьянский характер: в области чисто-козацких и церковных интересов находятся только Д. о Хмельницком и Барабаше (о том, как Хмельницкий, подпоив Барабаша, похитил у него грамоту короля Владислава, в 1646 году возвращавшую козакам издавние привилегии), о походе в Молдавию и о смерти Хмельницкого. Думы эти с большим правдоподобием передают настроения козачества в эпоху наивысшего  подъема его сил: исследователь (И. Франко), сопоставив их со свидетельствами современных им летописей, приходит к выводу, что они составлены на основании козацких летописцев. Любопытно, что такой крупный исторический факт, как соглашение Хмельницкого с Москвой, не нашел отражения ни в одной Д. (как вообще ни в одной песне). Зато песня уделила много внимания борьбе, возникшей на национально-сословной и религиозной почве: в ярких красках изображается грабительство польской шляхты и евреев-арендаторов, равно как и расправа козаков с ними. Дума о Корсунской битве напр. рассказывает о том, как взятый в плен «коронный гетман» Потоцкий отдается козаками в неволю крымским татарам, как спасаются бегством евреи-арендаторы, как пана Яна вяжут, как барана, а пана Якуба вешают на дубе и т. д. (ср. также другую Д. о притеснениях арендаторов и о козацком восстании 1648 г.). Вообще эпоха козацкой революции была, видимо, эпохой большого подъема песенного творчества. Однако, разрастаясь количественно, качественно новый песенный эпос уже не поднимался до эстетического уровня старших невольницких дум, хотя в Д. младшей группы мы и найдем новые черты, черты юмора, переходящего порой  Иллюстрация: Гайдамак с бандурой (козак Мамай)  в иронию, то горькую, то злую. Начинается распад козацкого единства и вместе с ним и упадок козацкого авторитета в массах. На место героических образов, обвеянных романтической стариной, дума про козацкое житье напр. рисует образ козака-нетяги (неудачника), проводящего мирное время в корчме: его хата соломою не покрыта, на дворе ни полена дров, плетень развалился; козацкая жена всю зиму ходит босой, носит воду горшком и поит из него детей единственной в доме деревянной ложкой. Еще более выразительную картину дает Д. про Ганджу Андыбера, не так давно открытая ак. Возняком в старинной записи конца XVII в., а в устной передаче известная с давнего времени. В Д. выступает козак-нетяга в подбитой ветром шапке, в сапогах, из к-рых выглядывают и пятки, и пальцы, в свитке из самого простого сукна. Приходит он в корчму, где сидят «дуки-срібляники» — Войтенко, Золотаренко и Довгополенко, представители новой нарождающейся на Украине земельно-торговой аристократии; его пробуют выгнать в шею, по сделать это с упрямцем не так легко, и Довгополенко, смягчившись, бросает ему денежку: пусть козак на нее выпьет пива. Хозяйка велит девке Насте принести кружку самого скверного пива; по ошибке ли или преднамеренно, девка наливает напротив наилучшего и несет, притворно отворачиваясь, — «свій ніс геть одвертае, будто те пиво воняе». Выпив, козак хмелеет и начинает буйствовать. Он уже грозно кричит на «дуков» (называемых также «ляхами»): «гей ви, ляхове, вразькі синове. ік порогу посувайтесь. Мені, козаку-нетязі, на покуті місце попускайте. — Посувайтесь тісно. Шоб було мені, козаку-нетязі, де на покуті із лаптями сісти». Дуки потеснились: впрочем, когда нетяга, вытаскивая ценный кинжал, бросает его хозяйке в заклад за ведро меду, они высказывают сомнение, сможет ли когда-нибудь бедняк выкупить его обратно. Тогда козак снимает пояс и высыпает из него на весь стол золотые червонцы. Отношение к нему сразу меняется: хозяйка начинает за ним ухаживать, дуки умолкают; на зов козака приходят его товарищи и надевают на него драгоценные одежды. Дуки в смущении поняли, что под видом козака-нетяги среди них находится Фесько Ганджа Андыбер — гетман запорожский. Они начинают наперерыв его угощать горилкою и медом, и Ганджа принимает угощение, но не пьет, а выливает все на свои одежды: «эй, шати моі, шати (богатые одежды) пийте-гуляйте: не мене шанують (почитают), бо вас поважають — як я вас на собі не мав, то й чести од дуків-срібляників не знав». Он велит своим козакам наградить двух «дуків-срібляників» розгами и щадит лишь Довгополенка, не пожалевшего для него денежки. Является ли Ганджа реальным историческим лицом, изображен ли в лице героя Д. один  из кандидатов на гетманскую булаву после смерти Хмельницкого, Иван Брюховецкий (предположение М. Грушевского) — не так важно: существенно то, что в основе Д. лежит определенная социальная идея, и самое превращение козака-нетяги в гетмана — только наивный прием для возвеличивания общественной ценности козацких низов, к-рыми Д. вдохновлена. Она, если не исторически, то психологически замыкает цикл козацкого эпоса Д.: новые песни слагаются уже среди иных исторических условий, в иной социальной среде и не принимают формы Д. На уничтожение гетманщины в 1764 устное творчество не откликнулось («Ой горе-біда — не гетманщина, недокучила вже вража панщина»); напротив, уничтожение Запорожской сечи в 1775 «вражей матерью», Екатериной II, вызвало взрыв негодования и сожаления в песнях, но песни эти стоят уже вне поэзии Д. Это — «песни об общественных делах» (как назвал их в сборнике 1881 Драгоманов). Жизнь Д. закончилась вместе с постепенным переходом козацкой старшины на положение «малороссийских дворян». Однако, перестав существовать как факт живого устного творчества, Д. продолжала жить уже в иных общественных слоях — как предмет этнографического и эстетического интереса. История собирания и изучения Д. имеет значение отнюдь не только как страница из истории украинской науки: Д. стали предметом «народной гордости», одним из краеугольных камней, на которых сперва украинское мелкопоместное дворянство, а затем средняя и мелкая буржуазия Украины XIX—XX вв. мечтали основать здание национальной культуры. Это общественное, научное и художественное «переживание» и осознание эпоса Д. в новое время можно разделить на три эпохи. Первая — охватывает начальные десятилетия XIX в. и в области издания текстов представлена сборниками М. Цертелева «Опыт собирания старинных малорусских песней» (СПБ., 1819, первое печатное собрание десяти Д.), изданиями Максимовича («Малороссийские песни», 1827), П. Лукашевича («Малорусские и червоннорусские народные думы и песни, 1836) и «Запорожской стариной» Срезневского [1833—1838. Под влиянием общеевропейского романтического интереса к народности и народной старине, а в частности под влиянием незадолго перед сборником Цертелева вышедших «Древних российских стихотворений» Кирши Данилова (первая публикация былинных текстов 1818), собиратели из дворянской среды мечтают открыть у себя новую Илиаду или второе Слово о полку Игореве. Певцы Д. представляются им в образе скандинавских скальдов или менестрелей. Результаты собирания их несколько разочаровывают: «это безобразные развалины, свидетельствующие о красоте разрушенного здания», говорит Цертелев в предисловии к своему сборнику; отсюда —  желание подправить, дополнить растерянные странички из великой книги кобзарного эпоса и диктуемая патриотическими соображениями фальсификация Д. Особенно постаралась в этом отношении «Запорожская старина» Срезневского. Нередки бывали случаи, когда любители старины из дворян учили кобзарей Д. собственного сочинения, стараясь направить творчество профессиональных певцов по определенному руслу. Результаты этих стараний были невелики. О научном исследовании Д. в этот период говорить не приходится: оно ограничивается замечаниями Максимовича при изданиях текстов, а в области анализа не идет дальше голословных эстетических оценок такого напр. рода: «Голоса древних Д. Малороссии проникают душу каким-то неизъяснимо томным впечатлением: они соединяют в себе тоску по родине и неукротимую месть славянина, когда его несчастья перешли меру человеческого терпения. Сии шестистопные и даже восьмистопные песни исходят из широкой груди Русин так гибко, так мелодически, как будто самые нежные романсы Жуковского или Пушкина» и т. д. (Лукашевич). Второй период начинается с 40-х гг., по мере проникновения на Украину веяний буржуазного романтизма, вызванных наличностью подходящих социально-экономических условий: усилившимся кризисом помещичье-крепостного хозяйства, ростом капитализма и т. п. С этим периодом совпадает рост эстетического интереса к Д., чье влияние резко бросается в глаза в художественном творчестве писателей 40—50 гг. Достаточно указать на широкое использование Д. в «Тарасе Бульбе» Гоголя, в историческом романе Гребенки «Чайковский» (герой романа — пирятинский попович Олексий, а в текст вставлена в русском переводе выше пересказанная Д.), в романтических поэмах Т. Шевченка, в стихотворениях П. Кулиша: последний делает даже попытку дать сводку Д. в связное целое (подобное напр. финской «Калевале» Ленрота) — в поэме «Україна. Од початку Вкраїни до батька Хмельницкого» [1842, попытку впрочем неудачную. Другая характерная для времени черта, стоящая в связи с общим ростом индивидуализма и интереса к человеческой личности — это пробуждение интереса к личностям профессиональных певцов-кобзарей, восторженное внимание к ним: в лит-ре впервые появляются их имена (Андрій Шут, Остап Вересай и др.), даются о них биографические и иные сведения. Главными деятелями в области собирания и издания Д. в это время были Метлинский («Народные южно-русские песни», 1854) и Кулиш («Записки о южной Руси», 1856—1857). Обнаружено большое богатство новых вариантов Д.; спроектированы правила для их собирания; положено начало научного отношения к Д.; сделаны (в работах Буслаева, 1850, и Костомарова «Об историческом значении русской  народной поэзии», 1843) первые шаги к изучению Д. как исторического памятника. Еще в 80-х гг. запоздалый эстет гетманофил В. Горленко в своих статьях и собирательской работе является продолжателем тенденции и настроений данного периода по отношению к Д. Романтическое увлечение эпосом Д., проникающее украинскую историческую драму и трагедию (почти до предоктябрьской эпохи), создано и взлелеяно опять-таки в данный период. Однако, издания и исследования Д., сохраняющие до сих пор научное значение, появились все же лишь в третий период, с 60—70-х гг. XIX в., когда социальной группой, творящей украинскую культуру, сделалась радикальная мелкобуржуазная (разночинная) интеллигенция. Народнический уклон заставлял ее видеть в Д. продукты общенародного творчества, живущего до сих пор в селянской массе, к-рой, с их точки зрения, должно принадлежать будущее. Отсюда желание уже отнюдь не «подновить», и не только сохранить, но поддержать и возродить самобытное народное творчество. Событием эпохи явилось издание «Исторических песен малорусского народа» В. Антоновича и М. Драгоманова (К., 1874—1875, 2 тт.) — издание, ставившее целью продемонстрировать историю украинского народа, как она рассказана им самим в поэтической форме, доказать, что в украинском народе сохранились воспоминания обо всех стадиях его исторической жизни, начиная с Киевской Руси (и что следовательно неправы русские великодержавцы, утверждавшие позднее сложение украинской народности). Несмотря на свою тенденциозность, издание было крупным вкладом в науку: впервые отделены были в нем от подлинных текстов подделки, каждая Д. представлена наличностью всех известных тогда вариантов, впервые к текстам Д. дан широкий исторический и сравнительно-литературный комментарий, ценный для изучающего Д. и историческую песню и до сих пор. В области исследования Д. таким же трудом, сделавшим эпоху, были (резюмированные выше в основном) «Мысли о народных малорусских Д.» П. Житецкого (К., 1893). Начало XX в. ознаменовалось новым подъемом интереса к профессиональным носителям Д. — бандуристам, кобзарям и лирникам — в связи с XII археологическим съездом в Харькове [1902. Съезд, организовавший музыкальный «смотр» кобзарей, прошедший у публики с чрезвычайным успехом, внушил мысль об устройстве кобзарских концертов в разных городах Украины: за дело энергично взялся известный украинский писатель и знаток народной музыки Г. М. Хоткевич, но администрация, зорко и опасливо следившая за всякими проявлениями «украинофильства», уже в 80-х гг. преследовавшая выступления кобзарей на базарах и ярмарках с Д., — приостановила и эту волну увлечения народным искусством. Почти нелегально в 1908, на средства,  пожертвованные гл. обр. известной поэтессой Лесей Украинкой, галицийский ученый, д-р Ф. Колесса (ныне академик УАН), совершил по Украине экспедицию для фонографической записи Д., результатом к-рой было установление формальных примет Д. и исследование о генезисе Д., уже указанное выше. Параллельно с этим сравнительно новым интересом к музыке Д., шло изучение быта профессиональных певцов, приведшее к идее о территориальных школах певцов и территориальном репертуаре, а также изучение частных вопросов в работах Дашкевича, Сумцова, И. Франка, В. Н. Перетца и др. Венцом всех этих работ является предпринятое ныне Украинской академией наук монументальное издание корпуса Д., первый том к-рого под редакцией и с обширной вступительной статьей К. Грушевской вышел в 1927. Эстетический интерес к Д. не заглох и в среде украинских поэтов после Октября: они не раз пользовались формою Д. как оболочкой для новой тематики: у Валерьяна Полищука например мы найдем «Д. про Бармашиху» (незаможницу), у Павла Тычины — «Д. о трех ветрах» (на тему о «национальной» революции 1917) и ряд вещей в сборнике «Вітер з України», где повторены многие приемы Д. для оформления уже нового и чуждого Д. содержания. «Д. про Опанаса» мы найдем и у современного русского поэта Багрицкого. Очевидно художественное влияние Д. еще длится: Д. продолжает питать и украинскую музыку (здесь можно было бы назвать ряд имен, от знаменитого украинского композитора Лысенка до написавшего в 1929 оперу на сюжет Д. про Самуила Кошку — Б. Яновского) и украинскую историческую драму — хоть от прежнего «романтического» отношения к Д. скоро не останется и следа. Библиография: I—II. а) Тексты: Украінські народні думи, т. I корпусу, тексты № 1—13 и вводная статья К. Грушевской (Историческая секция Академии наук, комиссия исторических песен), Держ. вид. Украіни, 1927; Из прежних изданий важно: Антонович В. и Драгоманов М., Исторические песни малорусского народа, 2 тт., Киев, 1874—1875. Популярные сборники, пригодные для первоначального знакомства: Ревуцький Д., Украінські думи та пісні історичні, Київ, 1919; Колесса Ф., Украінські народні думи, Львів, 1920. На русск. яз. Козленицкая С., Старая Украина, сб. Д., песен, легенд, П., 1916. б) Общие обзоры и исследования: Житецкий П., Мысли о народных малорусских думах, Киев, 1893; Ткаченко-Петренко, Думы в изданиях и исследованиях, журн. «Украіна», 1907, № 7—8; Арабажин К., Исторические песни и думы малорусского народа (в Истории русской литературы, изд. Сытина и т-ва «Мир», т. I, под ред. Е. Аничкова, М., 1908, стр. 301—334, хорошо написанный популярный очерк); Ерофеев і., Украінські думи і іх редакціі, «Записки Украінського наукового товариства в Київі», 1909, №№ 6—7; Колесса Ф., Мельодіі украінських народних дум, «Материяли до украінськоі етнольогії, т. XIII—XIV, Львів, 1910—1913; Его же, Генеза украінських народних дум, Львів, 1921. в) Об отдельных думах: Андриевский М., Козацкая дума о трех азовских братьях в пересказе с объяснением и разбором, Одесса, 1884; Сумцов Н., Дума об Алексее Поповиче, «Киевская старина», 1894, № 1; Науменко В., Происхождение малорусской думы о Самуиле Кошке, «Киевская старина», 1883, № 4; Томашівський С., Маруся Богуславка в украінськоі літературі, «Літературно-науковий вістник», Львів, 1901, кн. 3—4; Франко і., Студіі над украінськими народними піснями, «Записки наукового товариства імени Шевченка у Львові», тт. 75—112 и отдельно: Львів, 1913. О кобзарях — кроме старых работ — работа М. Н. Сперанского, Южно-русская песня и современные ее носители, «Сб. Историко-филологического о-ва при Нежинском институте», т. V, Киев,  1904. Марксистского анализа эпоса дум еще не сделано: некоторые попытки его у В. Коряка, Нарис історіі украінськоі літератури, т. I; и у Дорошкевича О., Підручник історіі украінськоі літератури, изд. 2-е, § 81. III. Бродский Н. Л. и Сидоров Н. П., Русская устная словесность, Историко-литературный семинарий, Л., 1924 (текст и библиограф. указания). А. И. Белецкий... смотреть

ДУМЫ

укр. героич. нар.-эпич. произведения, близкие по тематике и идейности ист. песням, но отличающиеся своеобразной формой и способом исполнения (строки Д.... смотреть

ДУМЫ

малороссийские героические народно-эпические произведения, близкие по тематике и идейности историческим песням, но отличающиеся своеобразной формой и с... смотреть

ДУМЫ

малороссийские героические народно-эпические произведения, близкие по тематике и идейности историческим песням, но отличающиеся своеобразной формой и способом исполнения (строки думы имеют различную длину, несколько смежных строк объединяются единой рифмой, исполняются думы речитативом). Термин имеет народное происхождение: так в Малороссии в XVI-XVIII вв. называли и собственно думы, и песни, гл. обр. с исторической тематикой. В науку в применении исключительно к думам впервые этот термин ввел М. Максимович. Термин "дума" упоминается уже в польской хронике XVI в. под 1506. Старейшая запись думы зафиксирована в рукописи к. XVII в. Расцвет жанра относится к XVI-XVII вв. В XVIII и XIX вв. новые думы почти не создавались. Исполнителями дум были, как правило, слепые певцы-профессионалы (кобзари, бандуристы). Лучшими среди них были Иван Стричка, Иван Кравченко, прославленный кобзарь Остап Вересай, Т. Пархоменко, М. Кравченко. Думы - важный исторический источник, гл. обр. XVI-XVII вв. По тематике их обычно делят на три группы. Наиболее распространены думы о героической борьбе малороссийского народа с татаро-турецкой агрессией ("Козак Нетяга", "Отаман Матяш Старый", "Разговор Днепра с Дунаем" и др.), о жизни пленников в Турции и Крыму и их побегах из плена ("Самийло Кишка", "Маруся Богуславка", "Плач невольников" и др.). Вторая группа дум повествует о борьбе малороссийского народа с гнетом шляхетско-магнатской Польши, особенно о национально-освободительной войне с 1648-54. В них изображены Богдан Хмельницкий, Иван Богун и др. исторические лица (Потоцкий, Лупул), исторические события (победа на Желтых Водах, восстание после Белоцерковского мира, поход в Молдавию и др.). Остальные думы посвящены семейно-бытовым темам, что сближает их с лирическими песнями. Думы широко использованы в литературе (Н.В. Гоголь, Т.Г. Шевченко и мн. др.).... смотреть

ДУМЫ

ДУ´МЫ — 1) украинские народные исторические песни или поэмы лиро-эпического характера, наподобие русских былин; исполняются речитативом, часто в сопро... смотреть

ДУМЫ

думы безбрежные (Голен.-Кутузов); безмолвные (Коринфский); безмятежные (Хомяков); безотвязные (Барыкова); бессонные (Бальмонт); благочестивые (Пушкин)... смотреть

ДУМЫ

ДУ́МЫ, эпико-лирический жанр украинского словесно-музыкального народного творчества XV—XVII вв. Исторические по содержанию, отличающиеся свободной ритмикой, импровизационностью, они составляли основную часть репертуара певцов-кобзарей (бандуристов). Повествовали главным образом о борьбе украинцев против иноземных угнетателей. Существовали также Д. бытового и сатирического содержания. После Октябрьской революции создавались новые Д. Темы, идеи, образы, некоторые особенности поэтики Д. использованы в произведениях К. Ф. Рылеева, Т. Г. Шевченко, И. Я. Франко, П. Г. Тычины, М. Ф. Рыльского и др.... смотреть

ДУМЫ

1)народные украинские исторические песни, исполнявшиеся под аккомпанемент бандуры. 2) Жанр рус. поэзии 19 в., размышления на философско-социальные темы. Произведения этого жанра немногочисленны. «Думы» К. Ф. Рылеева (1821–23) названы А. А. Бестужевым-Марлинским «гимнами историческими», имеющими целью «возбуждать доблести сограждан подвигами предков». «Дума» (1838) М. Ю. Лермонтова содержит беспощадный анализ современного поэту поколения. «Элегии и думы» – так назван один из разделов сборника стихов А. А. Фета «Вечерние огни» (1883).... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ, лирико-эпический жанр украинского словесно-музыкального фольклора. Возникли у казаков в 15-17 вв. Воспевали борьбу против турецких, татарских и польских захватчиков, выражали социальный протест народа. Думам свойственны речитативная (реже распевная) мелодика, интонации плача и патетической речи, мотивное варьирование, хроматизированный дорийский лад. Исполнялись кобзарями (бандуристами).<br><br><br>... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ - лирико-эпический жанр украинского словесно-музыкального фольклора. Возникли у казаков в 15-17 вв. Воспевали борьбу против турецких, татарских и польских захватчиков, выражали социальный протест народа. Думам свойственны речитативная (реже распевная) мелодика, интонации плача и патетической речи, мотивное варьирование, хроматизированный дорийский лад. Исполнялись кобзарями (бандуристами).<br>... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ , лирико-эпический жанр украинского словесно-музыкального фольклора. Возникли у казаков в 15-17 вв. Воспевали борьбу против турецких, татарских и польских захватчиков, выражали социальный протест народа. Думам свойственны речитативная (реже распевная) мелодика, интонации плача и патетической речи, мотивное варьирование, хроматизированный дорийский лад. Исполнялись кобзарями (бандуристами).... смотреть

ДУМЫ

ДУМЫ, лирико-эпический жанр украинского словесно-музыкального фольклора. Возникли у казаков в 15-17 вв. Воспевали борьбу против турецких, татарских и польских захватчиков, выражали социальный протест народа. Думам свойственны речитативная (реже распевная) мелодика, интонации плача и патетической речи, мотивное варьирование, хроматизированный дорийский лад. Исполнялись кобзарями (бандуристами).... смотреть

ДУМЫ

корень - ДУМ; окончание - Ы; Основа слова: ДУМВычисленный способ образования слова: Бессуфиксальный или другой∩ - ДУМ; ⏰ - Ы; Слово Думы содержит следу... смотреть

ДУМЫ

название представительных выборных органов (Гос. Дума) или органов городского самоуправления (городская Д.) в дореволюционной России. Название нижней палаты российского парламента по конституции 1993 г. — Государственная Д. Собрание, совет бояр, земских выборных и т. п. на Руси — боярская Д., Земская Д.... смотреть

ДУМЫ

1) название представительных выборных учреждении (Государственная Д.) или органов городского самоуправления (Городская Д.). 2) Собрание, совет бояр, земских выборных на Руси (Боярская дума, Земская дума).... смотреть

ДУМЫ

ой-қиял; сарын

ДУМЫ

{N} մտածմւնք

ДУМЫ

• Dumy

ДУМЫ БЫЛО ПОСЛЕДНИМ В ЭТОМ МЕСЯЦЕ

• dumy bylo posledním v tomto měsíci

ДУМЫ ЗА ГОРАМИ, А БЕДА ЗА ПЛЕЧАМИ.

Думы за горами, а беда (или: а смерть) за плечами.См. СЧАСТЬЕ - УДАЧА

ДУМЫ УКРАИНСКИЕ И "СЛОВО"

Одним из частных вопросов проблемы жанра С. в лит-ре о нем стал вопрос о его соотношении с укр. Д. Впервые близость ритмич. строя С. размеру «малороссийской думы» отметил <i>М. А. Максимович</i>, предполагавший, что С. содержит в себе начатки известных совр. размеров укр. и великорус. поэзии (Песнь о полку Игореве: Из лекций о русской словесности... С. 81—84). Исследователь обнаружил в С. 10 стихов, содержащих рифму и соответств. размеру стиха в Д., для которой свойственно наличие стихов различной стопности разнообр. размеров.<p class="text">О близости С. и Д. в той или иной степени писали в разные годы <i>П. А. Кулиш</i>, Вл. Антонович и <i>М. Драгоманов</i>, П. И. Житецкий, <i>В. Ягич</i>, <i>Н. П. Дашкевич</i>, Н. Д. Квашнин-Самарин, Ю. Тиховский, <i>Ф. Е. Корш</i>, <i>А. И. Никифоров</i> и др. Кулиш, считавший рифму обязательной принадлежностью Д., предполагал, что С. — единственная из сохранившихся дружинных дум, «но и та дошла до нас в искаженном виде» (Записки о Южной Руси. С. 194). По мнению исследователя, большая часть рифм в С. могла утратиться при переписке памятника и редактуре в целях приближения его к летописной форме.</p><p><span class="page">148</span></p><p class="text">Издатели «Исторических песен малорусского народа» Антонович и Драгоманов, полагавшие, что «дума украинская по своему более мерно-прозаическому, чем стихотворному, изложению сходна со „Словом о полку Игореве“», считали возможным назвать С. «южнорусскою думою XII в., не имевшею только рифмы новейшей украинской думы». Др. объединяющим признаком исследователи считали тематич. близость памятников: как Д. именовали «невольницкою псальмою», так и С. «есть на добрую долю сказание о неволе братьев Игоря и Всеволода у половцев» (С. XV).</p><p class="text">Автор подробного и всестороннего исследования укр. Д. как жанра Житецкий дал тщательный анализ соотношения их со С., сопоставив форму и содержание. По наблюдениям ученого, родство С. с Д. выражается в следующих общих признаках: 1) предметом С. и Д. являются «трудные повести» о борьбе со Степью; 2) «лирический, страстный» тон повествования; 3) подвижность и изменчивость размера; 4) преобладание глагольной рифмы и др.</p><p class="text">Житецкий считал С. переделкой самого автора в летописную заметку, утратившую бо́льшую часть первонач. рифм. На некоторую близость С. укр. Д. указывал и Дашкевич, считавший, что С. напоминает древние южнорус. песни-былины, приемы которых сохранились в Д. (К вопросу о происхождении... С. 256). Большую близость размера С. укр. Д., чем былинам, утверждал Квашнин-Самарин.</p><p class="text">Наиболее значит. исследованием проблемы соотношения С. и укр. Д. является статья Тиховского «Прозою или стихами написано „Слово о полку Игореве“?». Автор дает критич. обзор существующих по теме работ, утверждает «стихотворный характер» С., близость его размера размерам укр. Д., приводит аналогии размеру С. в Д., считая наиболее продуктивной точку зрения Антоновича и Драгоманова. Работа сопровождается приложением, содержащим текст С., разлож. на стихи укр. Д. (Прилож. 2. С. 1—15). «Черновой вариант» разбивки С. на стихи «в переводе с церковнославянского на исконный древнерусский язык» (647 стихов) предложил позднее и Корш, который считал, что наличие в С. «стихов различных как по числу стоп, так и по их соединению в ритмические группы» «роднит Слово, с одной стороны, с великорусскими былинами, с другой — с малорусскими думами» (Слово о полку Игореве. С. IX). Близость ритмики и образности С. укр. Д. вызвала появление и худ. переводов, выполн. в форме стилизации (см. перевод Панаса Мирного 80-х XIX в. и др.).</p><p class="text8-8"><i>Лит.: Максимович М. А.</i> 1) Рец. на кн.: <i>Вельтман А. Ф.</i> Песнь ополчению Игоря Святославича, князя Новгород-Северского. М., 1833 // Молва. 1833. № 23, 24. С. 93 и 94; 2) Песнь о полку Игореве: Из лекций о русской словесности, читанных в 1835 г. в Университете св. Владимира. СПб., 1837. С. 81—84; 3) Сборник украинских песен. Киев, 1849. Предисл. С. 2, 3; 4) Что такое «думы» // Собр. соч. Киев, 1877. Т. 2. С. 458—461; <i>Кулиш П. А.</i> Записки о Южной Руси. СПб., 1856. Т. 1. С. 193—198; Исторические песни малорусского народа с объяснениями Вл. Антоновича и М. Драгоманова. Киев, 1874. Т. 1. С. XV; <i>Житецкий П. И.</i> 1) Очерк звуковой истории малорусского наречия. Киев, 1876. С. 40, 49, 271, 288; 2) Рец. на кн.: Слово о пълку Игорев<font class="old">ѣ</font>: Поетичний памятник руської письменості XII віку / Текст с перекладом и с поясненьями видав Омелян Огоновський. У Львові, 1876 // Über das altrussische Lied von Igors Heerszug // AfsPh. 1877. Bd 2. S. 651—660; 3) Мысли о народных малорусских думах. Киев, 1893. С. 1—7; <i>Квашнин-Самарин Н. Д.</i> Русские былины в историко-географическом отношений // Беседа. 1871. Кн. 5. С. 242—244; <i>Миллер О.</i> Великорусские былины и малорусские думы // Тр. III Археол. съезда. Киев, 1876. С. 1, 13, 15; <i>Jagić V.</i> Cradja za slovinsku narodnu poeziju // Rad Jugoslovenske Akademije</p><p><span class="page">149</span></p><p class="text8-f0">znanosti i umjetnosti. Zagreb, 1876. Т. 37. С. 102; <i>Дашкевич Н. П.</i> К вопросу о происхождении русских былин // КУИ. 1883. № 3 (март). С. 155—183; № 5 (май). С. 223—256; <i>Тиховский Ю.</i> Прозой или стихами написано «Слово о полку Игореве»? // Киевск. старина. 1893. № 10 (Т. 43). С. 29—54. Прилож. 2. (С. 1—15); <i>Корш Ф. Е.</i> Слово о полку Игореве // Исследования по рус. яз. СПб., 1909. Т. 2, вып. 6. С. V—XI, 1—29; <i>Колесса Ф.</i> 1) Мельодії українських народніх дум. Сер. II. У Львові, 1913. С. IV, V, XXIV; 2) Українські народні думи у відношеню до пісень, віршів, похоронних голосінь // ЗНТШ. Львів, 1920. Т. 130. С. 2; 3) Про генезу українських народніх дум. У Львові, 1921. С. 110—114; <i>Науменко В. П.</i> Слово о полку Игореве как памятник дружинной поэзии древней Руси // Киевск. старина. 1895. № 12. С. 259—270; <i>Никифоров А. И.</i> Проблема ритмики «Слова о полку Игореве» // Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. М. Н. Покровского. Л., 1940. Т. 4, вып. 2. С. 238—247; <i>Штокмар М. П.</i> Ритмика «Слова о полку Игореве» в свете исследований XIX—XX вв. // Старинная русская повесть. М.; Л., 1941. С. 65—82; <i>Белодед И. К.</i> «Слово о полку Игореве» в последующей языковой интерпретации на Украине // ИОЛЯ. 1975. Т. 34, вып. 5. С. 387—398; <i>Солонинко В.</i> Пісні сивої давнини // Літ. Україна. 1985. 26 вересня. № 39.</p><p class="podpis">Т. Р. Руди</p>... смотреть

T: 188